Священник — это человек, который по призванию, по благословению Божию тут поставлен для того, чтобы с нами молиться, который приходит к Богу и говорит: «Господи, вот человек, который согрешил, как все люди грешат, который хочет возобновить с Тобой дружбу. Прими его! Вся Церковь в моем лице Тебя об этом просит. Не отвергни его».
В поучении перед исповедью священник говорит: «Не усрамись и не убойся меня, но все скажи открыто, и ты получишь прощение от Бога». Бог — это Тот, к Кому обращена наша исповедь, так же как обращена наша молитва. И он говорит: «Я только свидетель того, что ты будешь говорить».
Что за «свидетель», какого рода «свидетель»? Вы знаете, какие бывают свидетели. Случится несчастный случай на дороге. Вы нечаянно там оказались, и вас спрашивают: «Что точно случилось? Кто на кого налетел, кто виноват? Что вы видели?» И так как мы не связаны ни с тем, ни с другим лицом, мы в своей простоте и ясности говорим: «Вот то, что я видел. Кто виноват, кто не виноват, я не могу вам сказать, но вот точно то, что случилось». Это один род свидетелей.
Бывают свидетели на суде. Одни свидетели — в защиту обвиненного, а другие — против него. Это уже другого рода свидетель. Это — человек, который видел, испытал, слышал и который занимает точное положение: виноват этот человек, а не другой.
И есть третий род свидетелей. Вы наверное помните, как в Евангелии об Иоанне Крестителе говорят, что он «друг Жениха». А друг жениха в еврейской традиции был человек, который жениха и невесту приводил в их брачную комнату, оставлял там одних, закрывал на ними дверь и сторожил эту дверь, чтобы никто не ворвался и не прервал их таинственного общения.
И вот священник на исповеди именно в этом положении.
Он каждого из нас приводит и ставит перед лицом Божиим тем, что он с нами молится, т.е. открывает дверь молитвы и молитвой, чтобы мы оказались лицом к лицу с Богом, а не с ним, а затем он стоит и молится.
Молится не всегда словами, а молится всем криком души: «Господи, пожалей, Господи, прими, Господи, дай ему мужество, Господи, дай ему зрячесть, помоги ему все высказать, что надо высказать, чтобы он очистился, освободился, чтобы он вырвался из плена, в котором он до сих пор находился и теперь еще, может быть, находится». И он стоит там, моля Бога принять кающегося.
Слушает исповедь Господь, слушает исповедь и священник, но поскольку я знаю, священник и Господь слушают эту исповедь несколько по-иному. Как Господь слушает исповедь — ясно, Он все видит. Он слышит то, что сказано, Он слышит то, что недосказано, Он видит то, что исповедующийся боится сказать, но на что он как-то намекает: «Ты Сам пойми, Господи, я боюсь это сказать о себе».
Священник слышит то, что говорит исповедующийся, и он порой слышит только то, что кающийся говорит, и ничего дальше он не может воспринять, сколько бы он ни внимал. И поэтому, когда придет время, после того как кающийся все скажет, ему дать какой-нибудь совет, он будет придерживаться того, что он слышал, но дальше он не может идти.
Но порой, и это бывает не так редко, священник слушает и через молитвенное общение он как-то улавливает многое, что этот человек в себе не уловил достаточно ясно, чтобы высказать, или не высказал просто. И тогда он может отозваться на это с большей глубиной.
Я знаю случай, когда человек приходил на исповедь, не ко мне, хотя и со мной это бывало, но к другим священникам, опытным, глубоким, освященным, и священник выслушивал эту исповедь и говорил: «Все, что ты сказал — правда, и это надо было сказать, но за этим стоит то, что ты за деревьями леса не видел, то, что ты не сумел уловить, и я тебе скажу, в чем дело».
И ему вдруг одним словом, одной фразой указывал на то, что на самом деле являлось глубиной его исповеди. Не глубиной его греховности, а то, что за этой исповедью стояло, то, что все сказанное собирало во едино. Это могло быть тщеславие, это могла быть зависть, это мог быть страх, мало ли что это могло быть. А все, что было сказано, было как листья на дереве. Да, каждый лист на своем месте, но дерево и корни этого дерева являются основной исповедью.
И вот порой бывает, что священник может ответить на как будто не исповеданное, хотя на самом деле, из совокупности всего сказанного он вдруг уловил что-то.
Иногда он может сказать: «Знаешь, я тебе могу от имени Божьего сказать то или другое». А иногда он может сказать: «От имени Бога я тебе с уверенностью сказать не могу, но я могу тебе сказать из того опыта, который у меня есть, и из того знания, которое я приобрел из чтения и через наставников моих».
А иногда бывает, что священник ничего не может сказать. Не потому что он не слышал, не потому что он не понимал слова, которые были сказаны, а потому что у него слов нет, он не знает, что сказать.
Есть два примера из жизни святого Амвросия Оптинского, которые об этом говорят. Два раза приезжали к нему на исповедь купцы из соседних городов, исповедовались, долгий имели с ним разговор, открывали всю свою жизнь и душу и ждали ответа. Он им говорил: «Помолюсь и отвечу».
И через день, другой, третий, в каждом случае исповедовавшийся приходил и говорил: «Мне надо обратно в город, что же ты молчишь?» И два раза Амвросий Оптинский говорил: «Я все эти три дня молился Божией Матери, чтобы Она мне открыла, что сказать. Она молчит. Что я могу сказать?»
И к этому надо относиться с уважением, когда ты приходишь на исповедь. Священник может тебе сказать: «Я ничего тебе не могу сказать».
И тут не следует подумать: «Ну, вот, ему до меня нет дела! Я ему открыл всю свою душу, я принес всю трагедию моей жизни, а он мне говорит: ну и уходи теперь себе спокойно. Я тебе дам разрешительную молитву и довольно с тебя!» Это не так. Это значит, что священник ответственно не хочет сказать от себя то, что никак не укорено в Боге, в молитве, в общении.
Это нам надо помнить, потому что это бывает. Если священник действительно вдумчив и серьезен, то это должно случаться, потому что надумывать ответ — преступление.
Митрополит Антоний (Сурожский)